Июль 41 года. Романы, повести, рассказы [сборник Литрес] - Григорий Яковлевич Бакланов

– Авдеич! Водку продают вольно! С праздником тебя!

Дома Тамара сразу же бросилась к телефону. У Даши никто не отвечал. У Димы ответил старший внук Костя. Папа и мама на работе.

– Вы только, деточки, никому не открывайте дверь. Пусть звонят, стучат, вы даже к двери не подходите. Звоните нам сразу. А что вы делаете?

Лесов тем временем включил телевизор. Балет. Как белые тени в раю, под музыку Чайковского проплывали по сцене лебеди. «Лебединое озеро». Он выключил. Знал же, предчувствовал, должно что-то произойти. Вот они, те войска на Манежной площади… У всей Москвы стояли на виду, и никому никакого дела.

В памяти вертелась строчка стихов Сергея Орлова: «Остается небольшая малость: жизнь дожить без лишней суеты…» Да, так. Похоже, что так.

– Детей жалко, – сказала Тамара.

Детей жалко. Неужели им все заново хлебать? Он уже прослушал сообщение по радио, кто в этом ГКЧП. Все, в чьих руках сила: и армия, и КГБ, и милиция. А Горбачев – в Форосе. Кто охранял его, они же теперь и держат под арестом. Все это делается очень просто. Однажды Лесов ездил в Барвиху, в правительственный санаторий: там после операции приходил в себя, набирался сил один высокий партийный начальник, в ту пору – весьма высокий. Лесову ничего от него не было нужно, просто сохранились давние отношения, возникшие еще в ту пору, когда тот никаких видных постов не занимал: к Новому году, ко Дню Победы (человек этот воевал) посылали друг другу поздравления. И вдруг звонит его помощник: вы что же не позвоните даже, не поинтересуетесь. Позвонил. «Приезжай».

Отдельный корпус на одного. Внизу – охранник с рацией в руке. А рука, плечи, взгляд… Пока ходили по парку, разговаривали, от стен уйдя подальше, охранник следовал за ними на отдалении. Потом он же подавал пальто, и Лесов почувствовал у своих плеч его руки, затылком – близкое дыхание. Подумалось, дай такому команду: «Хватать!..» Уезжал с тяжелым чувством, вот так все время под охраной, под надзором, каждый твой шаг не только охраняют, но и докладывают – не дай бог! То же самое с Горбачевым произошло. Или нарочно туда уехал?

Тамара наконец дозвонилась на телефонную станцию: оказывается, повреждение на линии, вот почему Дашин телефон не отвечает.

– Посмотри, что со мной делается… – Она подняла рукав, кожа на руке – гусиная. – Знобит.

Он обнял ее, согревая.

– Не волнуйся. Ну что ты так?

– Разве я за себя?

Вдруг позвонил Дима:

– Включи телевизор.

Включил. Шла пресс-конференция. Вот они сидят за столом, рядышком, вот кто взял власть. Он вглядывался в их лица. Ни одного нормального лица, в каждом явные признаки вырождения.

– Смотри, – сказала Тамара, – у него дрожат руки.

Руки дрожали у вице-президента. Лесов рассмеялся зло:

– И вот эти будут править Россией? Ты лица посмотри!

– А прежние были красавцы? Хоть тот же Громыко с перекошенным ртом.

Она слушала и от волнения ничего не понимала.

– Что они говорят?

– Обожди.

Дождались конца пресс-конференции.

– Ну что? Что?

– Говорят, что сами боятся.

– Не может быть! Я – серьезно.

– Совершенно серьезно.

Но это он говорил ей, а у самого не было уверенности, мрак опустился на душу. Чем ничтожней, тем бывают страшней. Руки дрожат… Дрожащими руками да с перепугу таких можно дел натворить.

В шестнадцать сорок пять по телевизору передали: в Москве введено чрезвычайное положение. Во весь экран явилось квадратное лицо без глаз: комендант, генерал-полковник.

И тут же зазвонил телефон. Тамара схватила трубку.

– Мама, у нас исправили линию!

– У них исправили линию, – передавала Тамара, но и так было слышно.

И ликующий голос внучки:

– А около нас – танк стоит!

– Не выпускай ее из дома!

– Она уже на танке побывала.

– Как? Ты с ума сошла!

– Он взял ее на руки, посадил на пушку. – (Лесов слушал по параллельной трубке.) – Я им приготовила поесть, вместе с ней отнесли.

– Зачем же ты ребенка с собой брала? Что ты им приготовила?

– Картошку горячую, помидоры, огурцы, лук зеленый. Они с утра не евши. Их в пять подняли, сказали, в Москве студенты бунтуют, не хотят в армию идти.

– Де-еда! – кричала внучка. – Я на танк лазала! Он вонючий!

– Закрой сейчас же дверь на замок и никого не пускай, – говорила Тамара.

– Приехать к вам? – спросила Даша.

– Не надо. Сиди дома.

– Кажется, дети разумней нас, – говорил Лесов. Ему так и не удалось поговорить с внучкой, Даша отгоняла ее от телефона. – Мы с тобой сидим как в воду опущенные, а там вон уже что делается. Внучка наша братается с танкистами.

– И так же будут стрелять, если им прикажут.

– Не знаю. Вот этого не знаю.

Звонили Диме, его на работе не было, телефон не отвечал. Жена Катя, вернувшаяся раньше обычного, говорила уклончиво.

– Ты мне что-то недоговариваешь, – настаивала Тамара. – Скажи правду!

И та сдалась:

– Он не велел говорить вам. Он туда ушел.

– Куда?

– К Белому дому. Они все туда пошли.

Тамара как положила трубку, так и сидела у телефона, уронив руки. Потом услышала шуршание в передней, вышла.

– Ты куда?

Лесов надевал старую, вытертую на рукавах добела, когда-то черную кожаную куртку. Она была старше Даши, старше Димы. У них еще не было детей, когда Тамара на свою школьную учительскую зарплату купила ему в подарок эту куртку и радовалась, как она ему идет.

– Куда ты? – повторила она, уже все поняв.

Он поцеловал ее.

– Ну как ты думаешь, могу я сына оставить? Он – там, а я сижу дома? Удастся – позвоню.

Глава XV

Было время комендантского часа, но люди шли, не обращая на это внимания, шли под дождем все в одну сторону, и чем дальше, тем гуще становилось народу. Держа руки в карманах куртки, Лесов поигрывал в пальцах монеткой. Подумалось: даже перочинного ножика с собой не взял. А что перочинный ножик, зачем? Если пойдут танки, голыми руками останавливать их, только так. Пойдут они на народ?

Кто-то уже видел боевые машины на Манежной площади днем и рассказывал возбужденно на ходу:

– Народу сошлось на митинг – тысячи четыре. Тут они подходят.

– Бэтээры? Бээмпе? – спрашивал парень в камуфляже.

– А я их не разбираю!

На нем обвисшая мокрая шляпа, хмельным весельем разит от него. В руке – сломанный зонтик, спицы торчат врозь.

– Мы стоим, они стоят. Люки задраены, пулеметы наставлены.

Он пьяно кидает руками, но – трезв. Сломанный черный зонт трепыхается, как перебитое крыло. Хотел отбросить его, но глянул,